Когда кремлёвскими стёнами
Живой от жизни ограждён,
Как грозный дух он был над нами, —
Иных не знали мы имён.
Гадали, как ещё восславить
Его в столице и селе.
Тут ни убавить,
Ни прибавить, —
Так это было на земле…
Мой друг пастушеского детства
И трудных юношеских дней,
Нам никуда с тобой не деться
От зрелой памяти своей.
Да нам оно и не пристало —
Надеждой тешиться:
авось
Уйдёт, умрёт — как не бывало
Того, что жизнь прошло насквозь.
Нет, мы с тобой другой породы, —
Минувший день не стал чужим.
Мы знаем те и эти годы
И равно им принадлежим…
Так это было:
четверть века
Призывом к бою и труду
Звучало имя человека
Со словом Родина в ряду.
Оно не знало меньшей меры,
Уже вступая в те права,
Что у людей глубокой веры
Имеет имя божества.
И было попросту привычно,
Что он сквозь трубочный дымок
Всё в мире видел самолично
И всем заведовал, как бог;
Что простирались
Эти руки
До всех на свете главных дел —
Всех производств,
Любой науки,
Морских глубин и звёздных тел;
И всех свершений счёт несметный
Был предуказан — что к чему;
И даже славою посмертной
Герой обязан был ему…
И те, что рядом шли вначале,
Подполье знали и тюрьму,
И брали власть и воевали, —
Сходили в тень по одному;
Кто в тень, кто в сон — тот список длинен, —
В разряд досрочных стариков.
Уже не баловал Калинин
Кремлёвским чаем ходоков…
А те и вовсе под запретом,
А тех и нет уже давно.
И где каким висеть портретам —
Впредь на века заведено…
Так на земле он жил и правил,
Держа бразды крутой рукой.
И кто при нём его не славил,
Не возносил —
Найдись такой!
Не зря, должно быть, сын востока,
Он до конца являл черты
Своей крутой, своей жестокой
Неправоты.
И правоты.
Но кто из нас годится в судьи —
Решать, кто прав, кто виноват?
О людях речь идёт, а люди
Богов не сами ли творят?
Не мы ль, певцы почётной темы,
Мир извещавшие спроста,
Что и о нём самом поэмы
Нам лично он вложил в уста?
Не те ли все, что в чинном зале
И рта открыть ему не дав,
Уже, вставая, восклицали:
— Ура! Он снова будет прав…
Что ж, если опыт вышел боком,
Кому пенять, что он таков?
Великий Ленин не был богом
И не учил творить богов.
Кому пенять! Страна, держава
В суровых буднях трудовых
Ту славу имени держала
На вышках строек мировых.
И русских воинов отвага
Её от волжских бёрегов
Несла до чёрных стен рейхстага
На жарком темени стволов…
Мой сверстник, друг и однокашник,
Что был мальчишкой в Октябре,
Товарищ юности не зряшной,
С кем рядом шли в одной поре, —
Не мы ль, сыны на подвиг дерзкий,
На жертвы призванной земли,
То имя-знамя в нашем сердце
По пятилеткам пронесли?
И знали мы в трудах похода,
Что были знамени верны
Не мы одни,
Но цвет народа,
Но честь и разум всей страны.
Мы звали — станем ли лукавить? —
Его отцом в стране-семье.
Тут ни убавить,
Ни прибавить, —
Так это было на земле.
То был отец, чьё только слово,
Чьей только брови малый знак —
Закон.
Исполни долг суровый —
И что не так,
Скажи, что так…
О том не пели наши оды,
Что в час лихой, закон презрев,
Он мог на целые народы
Обрушить свой верховный гнев…
А что подчас такие бури
Судьбе одной могли послать,
Во всей доподлинной натуре —
Тебе об этом лучше знать…
Но в испытаньях нашей доли
Была, однако, дорога
Та непреклонность отчей воли,
С какою мы на ратном поле
В час горький встретили врага…
И под Москвой, и на Урале —
В труде, лишеньях и борьбе —
Мы этой воле доверяли
Никак не меньше, чем себе.
Мы с нею шли, чтоб мир избавить,
Чтоб жизнь от смерти отстоять.
Тут ни убавить,
Ни прибавить, —
Ты помнишь всё, Отчизна-мать.
Не та ли сила думы дальней
Нам указала в давний срок
Страны форпост индустриальный
Бесстрашно двинуть на восток, —
Не за чужим стоять припасом,
Свою в виду имея даль…
Так прогремела грозным гласом
в годину битвы наша сталь…
И мы бы даром только стали
Мир уверять в иные дни,
Что имя Сталин —
Этой стали
И этой дали
Не сродни.
Ему, кто всё, казалось, ведал,
Наметив курс грядущим дням,
Мы все обязаны победой,
Как ею он обязан нам…
На торжестве о том ли толки,
Во что нам стала та страда,
Когда мы сами вплоть до Волги
Сдавали чохом города.
О том ли речь, страна родная,
Каких и скольких сыновей
Недосчиталась ты, рыдая,
Под гром победных батарей…
Салют!
И снова пятилетка.
И всё тесней лучам в венце.
Уже и сам себя нередко
Он в третьем называл лице.
Уже и в келье той кремлёвской,
И в новом блеске древних зал
Он сам от плоти стариковской
Себя отдельно созерцал.
Уже в веках своё величье,
Что весь наш хор сулил ему,
Меж прочих дел, хотелось лично
При жизни видеть самому.
Спешил.
И всё, казалось, мало.
Уже сомкнулся с Волгой Дон.
Канала
Только не хватало,
Чтоб с Марса был бы виден он!..
И за намёткой той вселенской
Уже как хочешь поспевай —
Не в дальних далях, — наш смоленский,
Забытый им и богом,
Женский,
Послевоенный вдовий край.
Где занесло следы позёмкой
И в сёлах душам куцый счёт,
А мать-кормилица с котомкой
В Москву за песнями бредёт…
И я за дальней звонкой далью,
Наедине с самим собой,
Я всюду видел тётку Дарью
На нашей родине с тобой;
С её терпеньем безнадёжным,
С её избою без сеней,
И трудоднём пустопорожним,
И трудоночью — не полней;
С её дурным озимым клином
На этих сотках под окном;
И на печи её овином
И середи избы гумном;
И ступой — мельницей домашней —
Никак из древности седой;
Со всей бедой —
Войной вчерашней
И тяжкой нынешней бедой.
Но и у самого предела
Тоски, не высказанной вслух,
Сама с собой — и то не смела
Душа ступить за некий круг.
То был рубеж запретной зоны,
Куда для смертных вход закрыт,
Где стража зоркости бессонной
У проходных вросла в гранит…
И, видя жизни этой вечер,
Помыслить даже кто бы смог,
Что и в Кремле никто не вечен
И что всему выходит срок…
Но не ударила царь-пушка,
Не взвыл царь-колокол в ночи,
Как в час урочный та Старушка
Подобрала свои ключи —
Ко всем дверям, замкам, запорам,
Не зацепив лихих звонков,
И по кремлёвским коридорам
Прошла к нему без пропусков.
Вступила в комнату без стука,
Едва заметный знак дала —
И удалилась прочь наука,
Старушке этой сдав дела…
Сломилась ночь, в окне синея
Из-под задёрнутых гардин.
И он один остался с нею,
Один —
Со смертью — на один…
Вот так, а может, как иначе —
Для нас, для мира не простой,
Тот день настал,
Черту означил,
И мы давно за той чертой…
Как говорят, отца родного
Не проводил в последний путь,
Ещё ты вроде молодого,
Хоть борода ползи на грудь.
Ещё в виду отцовский разум,
И власть, и опыт многих лет…
Но вот уйдёт отец — и разом
Твоей той молодости нет…
Так мы не в присказке, на деле,
Когда судьба тряхнула нас,
Мы все как будто постарели —
Нет, повзрослели — в этот час.
Безмолвным строем в день утраты
Вступали мы в Колонный зал,
Тот самый зал, где он когда-то
У гроба Ленина стоял.
Стоял поникший и спокойный
С рукою правой на груди.
А эти годы, стройки, войны —
Всё это было впереди;
Все эти даты, вехи, сроки,
Что нашу метили судьбу,
И этот день, такой далёкий,
Как видеть нам его в гробу.
В минуты памятные эти —
На тризне грозного отца —
Мы стали полностью в ответе
За всё на свете —
До конца.
И не сробели на дороге,
Минуя трудный поворот,
Что ж, сами люди, а не боги
Смотреть обязаны вперёд.
Там — хороши они иль плохи —
Покажет дело впереди,
А ей, на всём ходу, эпохе,
Уже не скажешь: «Погоди!»
Не вступишь с нею в словопренья,
Когда гремит путём своим…
Не останавливалось время,
Лишь становилося иным.
Земля живая зеленела,
Всё в рост гнала, чему расти.
Творил своё большое дело
Народ на избранном пути.
Страну от края и до края,
Судьбу свою, судьбу детей
Не божеству уже вверяя,
А только собственной своей
Хозяйской мудрости.
Должно быть,
В дела по-новому вступил
Его, народа, зрелый опыт
И вместе юношеский пыл.
Они как будто из-под спуда
Возникли — новый брать редут…
И что же — чудо иль не чудо, —
Дела идут не так уж худо —
И друг и недруг признают.
А если кто какой деталью
Смущён, так правде не во вред
Давайте спросим тётку Дарью —
Всего ценней её ответ…
Но молвить к слову: на Днепре ли,
На Ангаре ль — в любых местах —
Я отмечал: народ добрее,
С самим собою мягче стал;
И отмечал везде с отрадой:
Улыбки чаще у людей.
И меньше горькой той надсады,
Что от больших очередей…
Я рад бывал, как доброй вести,
Как знаку жданных перемен,
И шутке нынешней и песне,
Что дням минувшим не в пример.
Ах, песня в поле, — в самом деле
Её не слышал я давно,
Уже казалось мне, что пели
Её лишь где-нибудь в кино, —
Как вдруг от дальнего покоса
Возник в тиши вечеровой,
Воскресшей песни отголосок,
На нашей родине с тобой.
И на дороге, в тёмном поле,
Внезапно за душу схватив,
Мне грудь стеснил до сладкой боли
Тот грустный будто бы мотив…
Я эти малые приметы
Сравнил бы смело с целиной
И дерзким росчерком ракеты,
Что побывала за Луной…
За годом — год, за вехой — веха,
За полосою — полоса.
Нелёгок путь.
Но ветер века —
Он в наши дует паруса.
Народы, земли и державы,
Что все теперь — рукой подать,
Нам этой мирной нашей славы
Уже не могут не воздать.
Вступает правды власть святая
В свои могучие права,
Живёт на свете, облетая
Материки и острова.
Она всё подлинней и шире
В чреде земных надежд и гроз.
Мы — это мы сегодня в мире,
И в мире с нас
Не меньший спрос!
И высших нет для нас велений —
Одно начертано огнём:
В большом и малом быть, как Ленин,
Свой ясный разум видеть в нём.
С ним сердцу нечего страшиться.
И в нашей книге золотой
Нет ни одной такой страницы,
Ни строчки, даже запятой,
Чтоб нашу славу притемнила,
Чтоб заслонила нашу честь.
Да, всё, что с нами было, —
Было!
А то, что есть —
То с нами здесь!
И всё от корки и до корки,
Что в книгу вписано вчера,
Всё с нами — в силу поговорки
Насчёт пера
И топора…
И правда дел — она на страже,
Её никак не обойдёшь,
Всё налицо при ней — и даже,
Когда молчанье — тоже ложь…
Кому другому, но поэту
Молчать потомки не дадут.
Его к суровому ответу
Особый вытребует суд…
Я не страшусь суда такого
И, может, жду его давно,
Пускай не мне ещё то слово,
Что ёмче всех, сказать дано.
Моё — от сердца — не на ветер.
Оно в готовности любой:
Я жил, я был — за всё на свете
Я отвечаю головой.
Нет выше долга, жарче страсти
Стоять на том
В труде любом!
Спасибо, Родина, за счастье
С тобою быть в пути твоём.
За новым трудным перевалом —
Вздохнуть
С тобою заодно.
И дальше в путь —
Большим иль малым,
Ах, самым малым —
Всё равно:
Она моя — твоя победа,
Она моя — твоя печаль,
Как твой призыв:
Со мною следуй,
И обретай в пути,
И ведай
За далью — даль.
За далью — даль!